Обмен разумов - Страница 21

– Что-нибудь неладно, чужестранец? – нараспев спросил хриплый голос.

Флинн круто обернулся. Из тени, падающей от универсального магазина, выступила какая-то фигура. Это оказался ковбой – дурно пахнущий сутулый бродяга в пыльной черной шляпе, смешно заломленной на немытом лбу.

– Да, что-то очень и очень неладно, – ответил Марвин. – Все кажется каким-то чудным.

– Не стоит волноваться, – заверил его ковбой-бродяга. – У тебя просто изменилась система метафорических критериев, а за это, видит бог, в тюрьму не сажают. Собственно говоря, ты радоваться должен, что избавился от кошмарных ассоциаций со зверями и насекомыми.

– А что плохого было в моих ассоциациях? – возразил Марвин. – В конце концов я ведь нахожусь на Цельсии-5 и живу в норе.

– Ну и что? – сказал ковбой-бродяга. – Разве у тебя нет воображения?

– Воображения у меня хоть отбавляй, – вознегодовал Марвин. – Но не в том дело. Дело в том, что нелогично воображать, будто ты на Земле и ковбой, когда по-настоящему ты кротопдобное существо на Цельсии-5.

– Ничего не попишешь, – сказал ковбой-бродяга. – Ты, видно, перенапряг способность аналогизирования, и у тебя вроде как предохранитель сгорел, вот что… Соответственно твое восприятие взяло на себя задачу эмпирической нормализации. Такое состояние называется «метафорическая деформация».

Тут Марвин вспомнил, как мистер Бландерс предостерегал его от этого феномена. Метафорическая деформация, болезнь всякого межзвездного путешественника, настигла его мгновенно, без всякого предупреждения.

Он знал, что должен встревожиться, но чувствовал лишь кроткое удивление. Эмоции его соответствовали восприятию, ибо незамеченная перемена есть перемена неощутимая.

– Когда же я начну видеть вещи такими, как они есть на самом деле? – спросил Марвин.

– Вот вопрос, достойный философа, – ответил ковбой-бродяга. – Но применительно к твоему случаю синдром пройдет, если только ты вернешься на Землю. А будешь и дальше путешествовать – процесс перцептивного аналогизирования обострится; правда, можно ожидать кратковременных самопроизвольных светлых промежутков – ремиссий нормального состояния.

Все это показалось Марвину занятным, но не опасным. Он поддернул джинсы и протянул с ковбойским выговором:

– Что-о-о ж, я так понимаю, играть надо теми картами, что сданы, и ничего тут всю ночь препираться. А ты-то сам кто будешь, чужестранец?

Ковбой-бродяга отвечал не без самодовольства:

– Я тот, без кого была бы невозможна наша беседа. Я воплощение Необходимости; без меня тебе пришлось бы самому припомнить всю теорию метафорической деформации, а ты вряд ли на это способен. Позолоти ручку.

– Так цыганки говорят, – презрительно сказал Марвин.

– Извини, – ответил ковбой-бродяга без тени смущения. – Сигаретки не найдется?

– Табачок найдется, – сказал Марвин и протянул ему кисет с «Булл-Дэргем». С секунду он задумчиво разглядывал нового приятеля, затем объявил: – Что-о-о ж, вид у тебя препоганый, к тому же ты, по-моему, наполовину осел и наполовину шакал. Но я, пожалуй, буду тебя держаться, какой ты ни есть.

– Браво, – серьезно проговорил ковбой-бродяга. – С изменением контекста ты справляешься лихо, как мартышка с бананами.

– Я так понимаю, ты это капельку загнул, – хладнокровно сказал Марвин. – Куда мы теперь двинем, прохвессор?

– В путь-дорогу, – ответил ковбой. – В ближайший салун сомнительной репутации.

– Гип-гип ура! – гаркнул Марвин и развязной походкой устремился в распахнутые двери салуна.

В салуне на руке у Марвина тотчас повисла некая особа. Она впилась в него взглядом с улыбкой, напоминавшей ярко-красный барельеф. Бегающие подчерненные глаза имитировали прищур веселья; вялое лицо был размалевано лживыми иероглифами оживления.

– Пошли со мной наверх, детуля, – вскричала омерзительная красотка. – Гулять будем, веселиться будем!

– Самое забавное, – сказал бродяга, – что маску этой девы предписывает обычай, требуя, чтобы те, кто продает наслаждение, изображали радость. Требование, мой друг, нелегкое, и не на всякую профессию оно налагается. Заметь: торговке рыбой дозволено не любить селедку, торговец овощами может в рот не брать репы, даже мальчишке-газетчику прощается неграмотность. Никто не требует, чтобы сами святые угодники получали удовольствия от священного мученичества. Лишь смиренные продавцы наслаждений обязаны, подобно Танталу, вечно ждать недосягаемого пиршества.

– Твой друг – большой шутник, точно? – сказал накрашенная ведьма. – Но ты мне больше по нраву, крошка, от тебя у меня внутри все обмирает.

На шее у бесстыдницы болтался кулон с миниатюрными брелоками – черепом, пианино, стрелой, пинеткой и пожелтевшим зубом.

– Что это такое? – полюбопытствовал Марвин.

– Символы.

– Символы чего?

– Пойдем наверх, я тебе все объясню, миленок.

– Итак, – нараспев произнес ковбой-бродяга, – перед нами истинное непосредственное самовыражение пробудившейся женской натуры, рядом с которым наши мужские причуды кажутся всего лишь детскими игрушками.

– Пшли! – воскликнула гарпия и завертела мощным торсом, имитируя страсть, которая казалась еще более отталкивающей из-за того, что была неподдельна.

– Большое вам, э-э… спасибо, – промямлил Марвин, – но сейчас я, пожалуй, не…

– Ты не жаждешь любви? – недоверчиво переспросила женщина.

– Вообще-то не очень.

Женщина уперла суковатые кулаки в крутые бедра и сказала:

– Кто бы мог подумать, что я доживу до такого дня?